роман

Москва—Железнодорожная

2014

фрагмент

. . .

Это было недалеко от Останкинской башни, почти в районе её подножия, откуда она уж высится надо всем столь значительно, а не просто торчит на горизонте, разнообразя ландшафт, как Фудзи на гравюрах Хокусая и Хиросигэ. И в более отдалённых, где она встречается уж реже, лишь изредка выпрыгивая на вас, появляясь вдруг в коридорах улиц, ведущих к ней, в её направлении. И тем более тех, обширного, оставленного её присутствием юга Москвы. Удивительно, но даже там иногда, с особых точек, можно увидеть её. Впрочем, эти места не знает почти никто. А здесь она была всюду.

Южнее неё были зелёные августовские бульвары, и я сначала добрался в этот район на метро, а потом взял свободный велосипед и десять минут до наших спортивных площадок проехал как раз по ним. Мы часто собирались тут с друзьями поиграть в командный теннис и тактические бои, перестрелки световым оружием, помучать тренажёры, позагорать.

Как здорово, что поезда метро тогда наконец, через столько десятилетий ускорили, пусть и увеличив для безопасности интервалы между ними, и город стал вдруг... нет не меньше, поскольку в его огромности, что он вмещает целую вселенную, такое неисчислимое множество столь разных районов, мест — и есть главная его ценность; но ближе. Если раньше, направляясь куда, все заранее готовились сначала к долгому часовому путешествию (странно, но как-то так волшебно случалось всегда, что дорога из любой произвольной точки в любую другую обычно занимала около часа — или это цивилизация свои единицы измерения времени так специально подстроила?) — то теперь всего четверть часа, незначительный уже совсем промежуток, незаметный — и вы уже на месте. Всё стало сразу здесь. И мы чаще стали попадать в районы, куда прежде забирались лишь изредка.

И жизнь ускорилась, и стало всё быстрее становиться лучше. Как если б вас кто обрадовал, что отныне в вашем мозгу все нейронные связи ускорятся, и заодно, как побочное но важное следствие, вырастет уровень их общей взаимной связности — и вы не просто начнёте умнеть на глазах, но сразу перейдёте на иной уж уровень осознанности.

Наших на площадках не было никого, и я вдруг тоже, осмотрев их, решил что лучше погуляю по окрестным районам. Припарковал велосипед, и довольно скоро залез в некие старые кварталы, где разрушали здания ещё довоенной поры. Здесь была чудесная такая грязюка, разруха, доски, старые кирпичи — от всего опрятного и упорядоченного в большом городе со временем устаёшь, и именно такие места отчего-то начинают особенно нравиться. Снова ещё попадаешь в детство. Старые заводские районы. Надо же, и не знал, что такой есть здесь. Светло-серые кирпичные стены были выкрашены снизу выцветшей и облетевшей от времени жёлтой краской, большие высокие проёмы окон стояли без стёкол и рам, внутри всё было убрано и залиты новые цементные полы — видно, готовились, сохранив приятное историческое здание, устроить в нём нечто новое. Без электровелосипеда гулять получается пусть не так стремительно, зато более подробно, можно залезать во все такие места, исследовать те дворы, мимо которых прежде пролетал не замечая их вовсе, по такой скорее баллистической траектории: не станешь же, набрав уж хорошую скорость и выбрав направление, вдруг тормозить и сворачивать куда-то. В цехах ничего интересного древнего, уже отсюда снаружи было видно, не осталось, что тут находится это забавное неожиданное место я запомнил, и где именно, как потом снова его найти. И направился дальше в город. Решил было выйти через странный заглублённый дворик, занятно, часть завода была выстроена в своего рода котловане, зачем бы им? — но там была такая грязюка после уж довольно давних дождей, что добравшись до середины ямы по специально накиданным туда доскам и кирпичам, дорожке такой импровизированной, повернул назад. Хотя явно за аркой в стене на той его стороне уже шумел и поблёскивал бликами солнечных лучей от стекол автомобилей город. Куда же тогда? Ага, вон за той стеной явно уж тоже городские просторы.

Местный серый кот появился вдруг, знакомясь, демонстрируя себя (вдруг у человека найдётся чем его покормить, бывают такие дружелюбные коты, возможно те, кто изначально родился котёнком в квартирах и лишь потом стал вести самостоятельную жизнь, или у кого потом появился кто-то, кто иногда кормил его, или же просто изначально, по врождённому складу своего ушастого характера дружелюбные), и, взбежав по наклонной доске, прислонённой кем-то из рабочих, обогнав меня в моём собственном намерении, легко вспрыгнул на стену. Задержался там, оглядывая пространство по ту сторону. Для них такие заброшенные территории внутри излишей повсеместной городской суеты тоже, верно, настоящие оазисы, приятные во всех отношениях. Всегда можно спрятаться, такой свой участок, где никто не побеспокоит. Тайное поместье. Я последовал за ним. Шоссе метрах в ста изгибалось такой будто излучиной реки, за ним шла железная дорога, а внизу был поросший довольно чахлыми ивами и всем таким овраг. Занятный ландшафт, как-нибудь можно будет сюда вернуться порисовать это всё красками, особенно когда атмосфера создаст особый свет сочетанием облаков, и плотности и характера самого воздушного массива у земли.

Замечали? дело ведь не только в высоте солнца над горизонтом, его цветовом тоне — точнее всего под ним, что оно освещает и тем делает зримым для нас, что так меняется всегда. И не в облаках, что могут, наползя на солнце полностью, краем, показав его в просвет, далёкой грядой, дымкой на горизонте, сменить ощущение всего вокруг. Эти изменения обычно такие плавные, что незаметны, особенно когда люди заняты своими повседневными делами — но подчас, когда сильный ветер, всего за пять минут целый район вокруг вас может из серого осеннего уныния перейти в повсеместное радостное сияние вечного лета, а потом тут же обратно: так быстро небо перемещает свои облака над всем вашим миром вокруг, почти до горизонта. Что вам кажется всем миром вообще отсюда. Но дело ещё и в характере самого воздуха, он бывает таким разным. В нём каждый раз другая оптическая плотность, и то лёгкий городской смог, то сырость, то туман, будто облака над нами легли на землю, городские асфальты, и лежат, и объемлют нас, и мы — в облаках. Ходим, делаем свои дела внутри них. Сами не замечая того. А их в такие дни прямо можно пощупать вокруг, эта водная пыль зрима. То ветра разгонят всё и воцаряется редкая кристальная чистота.

Бывают самые удивительные сочетания этого всего: яркое рассветное солнце вдруг, после такой надёжной, длительной, явно окончательной ночи, заливает весь город, делает белые многоэтажки золотыми, а над этим тяжёлое свинцово-синее сплошное небо, вроде бы и высокое, и ровное — так что поначалу кажется: может это, учитывая совершенно ясную погоду, и всё погружено в медовое сияние солнца, такая просто странно-мрачная ранняя утренняя синева чистого неба? — и тут видишь в отдалении лёгкий рельеф этого свинцового облачного одеяла над городом. А внизу асфальт улиц сер и скучен, холодно и промозгло. И тяжесть и угрюмость неба совсем не ведает про золото рассвета под ним, такое уже сильное, будто полуденное, солнце светит отовсюду, отражаясь в стёклах всей своей ослепительной радостной силой, про город, освещённый полностью, про ясный день. И улицы внизу, заслонённые прочим огромным городом, многокилометровым телом этого огромного, не осознающего себя зверя, этого тоже не видят. А далеко на горизонте, на севере, правее столь ярких теперь тоже в таком ясном холодном воздухе, при таком сильном солнце, клубов пара над далёкими полосатыми трубами видно по их направлению, как сильный ветер с востока уже сметает с города это его ночное покрывало туч, всё ширится полынья голубого неба вверху, плавно сходящая в жёлто-серый городской смог, заметный только на такой своей многокилометровой протяжённости, над зданиями, теряющимися из виду уж за искривлением самой планеты, и оттого создающими иллюзию, что простираются и далее так же всегда, в вечность. Ветер с востока, холодный, стремительный, несёт обещание, надежду, что может и улицы вскоре тоже увидят сегодня солнце, не только верхние части высотных зданий.

И, по сути, все эти сочетания атмосферы неповторимы. Так много сочетается признаков, вроде бы тех же самых, и того же одинакового мира — но всякий раз впервые. Свет одного дня не повторяется в других. Даже пусть пройдёт много лет. Чтоб передать это потаённо осознание, люди даже специально выдумали себе такой странный род занятий, как живопись. Впрочем, даже из тех, кто занимается ею, многие ли владеют им, а не следуют лишь слепо, механически, общей моде, внедрённой им извне обществом привычке?

Больше смотреть тут было не на чего, да и через несколько часов пора уж завершать прогулку по городу. Я направился к метро, раздумывая, на что потратить её остаток. И вдруг вспомнил: да это ведь тут неподалёку был тот букинист на втором этаже старого дома с лепниной по фасаду, куда я всегда так любил заглядывать, оказываясь случайно поблизости, как и в этот раз. Надо было всего проехать пару станций на метро с короткой пересадкой. Как же я про него забыл? ведь в прежние годы много раз там бывал, а вот в последнее время, как помню, так случилось, давно не попадал.

Так сразу обрадовался. Там всегда удивительнейший выбор старых книг. Всякий раз таких неожиданных. Так странно всегда бывает: вот живёшь в мире, а в нём, оказывается все это время была такая особенная книга, с такими иллюстрациями ещё... а ты о ней ничего и не знал — в твоём мире её не было. И будто в эту секунду только для тебя её создали, напечатали, нарисовали к ней обложку — вот она вдруг перед тобой, протяни руку, возьми, открой и обрадуйся своему новому приобретению. Её ведь до твоего появления тут сделали. А ты про неё всю жизнь ничего и не знал. И ведь каждая книга — целый мир. Особенно когда её сделал кто-то, кто особо обладал этим умением, этой тягой свыше: создавать эти особые миры.

Я очень подробно вдруг вспомнил все свои предыдущие визиты в этот букинистический, сколько там прежде было неожиданно приятных находок, как я всякий раз заранее радовался, уже направляясь туда. Как ребёнок, пошедший с родителями в «Детский мир» на Соколе, огромный магазин игрушек. Мы меняемся с годами, и меняются наши игрушки. Впрочем, книги сопровождали нас и тогда, с самого начала. И, кстати, у кого этой особой привычки к ним не было изначально с рождения — тем, верно, крайне трудно будет вовсе понять, приобрести её. Это некий особый контур сознания: буквы, передающие образы мира, подчас большие и точнее, подробнее и глубже, чем он сам, такой реальный вокруг, нам передаёт. Не то чтоб он уступал — просто он обычно ленится. Нам что-то такое особое передавать.

И в радостном ожидании этого магазина, полного старых книг, уже представляя, как снова буду подниматься на второй этаж по редко где уж уцелевшей у нас мраморной лестнице с массивными перилами с крашеной многими слоями масляной краски гипсовой балюстрадой того помпезного советско-имперского периода, и заодно вспомнив немало других подобных особых мест в разных концах города, где тоже вдруг возникает это особенное ощущение красоты мира — как же нечасто я всё же попадаю в них снова, и просто даже вспоминаю об их существовании, что конечно моя явная вина, и как хорошо бы почаще... — внезапно задал себе каверзный вопрос, ставший для меня самого неожиданностью: погоди-ка, вот ты вспомнил этот букинистический неподалёку отсюда на втором этаже в центре города. А потом то место, куда тоже можно оттуда дойти, и где однажды уж поздним вечером, зимой и в довольно отвратительную погоду, в этом уютно-мрачном жёлто-лиловом мареве городского освещения между тёплым рыхлым снегом и низким ночным небом ты тогда отметил то же странное ощущение красоты мира, что так нечасто приходит, и ещё удивился тому, как не зависит оно, оказывается, даже вот от общего комфорта окружающей обстановки. И сразу, заодно и ещё пару-другую таких же мест, что столь же незаслуженно забываешь обычно, нечасто туда заглядываешь. Другой ещё букинистический... Но, постой-ка, вот тот другой букинистический, где ты тоже, по памяти, бывал уж раза три, не меньше — его-то, заметь, сюрприз, нет, это совсем иного плана место, из снов твоих. Да, он тоже очень подробен, ты как-то умеешь, когда захочешь, видеть полностью реалистичные, до малейшей песчинки на земле, сны, до любой по желанию, вполне вещественной детали интерьера — но его-то нет в твоей настоящей Москве, на этом, существующем плане мироздания, не так ли? И тут всё посыпалось. Ну разумеется, и того зимнего места тоже не было, и вот этот район на юге, где близость МКАД уж всем естеством ощущается — к прямо очерченным некогда границам города словно иссякаяет некая его незримая эманация, и всё вокруг словно указывает: туда — за пределы, и они уже совсем близко. Но то место, столь реальное тоже — оно ведь из снов твоих, что то и дело возвращаются, правда, и ты снова попадаешь туда же, но... Это ведь не более чем сны. Но погоди, ладно — но раз они так реальны, раз я снова и снова туда попадаю, стало быть, эти места, пусть и для меня одного, действительно существуют как нечто уж не сиюминутное, что увидишь лишь раз в жизни и больше никогда не встретишь, и забудешь как ненужное — но воспроизводящееся снова и снова. Через годы подчас. Спустя годы мы вдруг во сне попадаем в то же место, где, пробуждаясь, вспоминаем, что были и прежде, пару лет назад. Прямо так же, к слову, как воспроизводятся для нас те отдалённые районы, куда мы и в жизни попадаем разве что раз в несколько лет.

И потом, они так красивы. Можно неделю подряд гулять по нашей настоящей Москве, излазать самые отдалённые её районы, самые невиданные прежде — и в награду получить лишь слабые подобия этого ощущения, понимания погружённости в такую особенную красоту места. Такую неуловимую. Уж этим одним они ценны, нет?

Но этот же букинистический, куда ты уж направился предприимчиво, — поддел я себя, — он ведь реален? Вот эта станция метро, одна из центральных, в виде такой ротонды, с колоннами, вечером освещёнными. Оттуда ещё по набережной надо проехать на троллейбусе на восток пару остановок, и река в граните будет с юга, а вот к северу будет площадь, такая сначала плавно расширяющаяся, и там ещё тоже много старых зданий в античном стиле, некогда дворянских усадеб и особняков, а сейчас занятых всевозможными министерствами и ведомствами. И район севернее этой площади, где этот магазин, ты тоже знаешь отчасти, был там несколько раз. Кстати, сверился с часами, успеваю ли — летом долго бывает светло и это обманчиво: а букинисты в отличие от продуктовых закрываются довольно рано. Вот сейчас дойду до метро, и заодно надо вспомнить, как точно называлась станция, куда мне ехать. Тем более что как всегда встречаю эти места случайно, без привязки к транспорту, где-нибудь в середине своих обычных многочасовых прогулок по городу. Примерно вспомнил, и тут же понял, что да, это та станция, где он на самом деле был, действительно по набережной до площади — но это тоже место из уже других снов, но тоже снов, увы. И станции этой в мире, куда я сейчас, видимо, уже начал просыпаться, тоже не предвидится. Разве что придётся снова искать её уж в будущих снах. Окончательно перейдя за эту грань, столь же неумолимо и определённо отделяющую нашу общую коллективную реальность от наших индивидуальных миров сновидений, как вот кольцевая дорога обычно отделяет город от полей и лесов вокруг (что характерно, равно и в наших снах, и в нашей реальности, как и это ощущение её близости, скорее бы приличное лишь снам) вдруг, к некоему разочарованию понял, что и вся предыдущая прогулка сегодняшняя тоже приснилась: и бульвары и парки южнее башни, и живописная излучина дорог за оврагом, и дикий серый кот. Хорошо разве, в нашем мире тоже... не то чтоб полно, но хватает... магазинов со старыми книгами. Куда, при желании могу и тут поехать. Правда, поезда метро тут по-прежнему тащатся как улитки, как после войны, во времена всеобщей разрухи, да и до. Что, конечно, мешает. Но всё же, я ведь уже так настроен был поехать именно туда. Уже через пять-десять минут ожидал увидеть снова что-то из тех шедевров книгопечатания, что привык неизменно находить в стольких снах — а их действительно было немало, именно в том магазине. В наших книжных таких изданий точно не встретить — это я могу себе гарантировать, хотя не совсем ещё проснулся. А что если воспользоваться этим? Получится ли? Взглянул на часы: только 6 утра. За окном ещё вполне наша холодная ноябрьская ночь, темно — жаль, и лето это моё недавнее тоже недостижимо здесь, отсюда. На удивление получилось. Вернулся и всё же побывал там. Книги, кстати, в этот раз были без особых шедевров. Но тоже хватало занятных. Особенно, понимая, что каждая из них для этого мира и вовсе была бы чем-то уникальным. А потом наступило утро, и солнце под свинцовым небом, особенно яркое после вчерашнего сумрака, и посреди надвигающейся зимы, волны холодов, теперь уже окончательных.

Надо почаще там бывать.